Альфарий 2.0 Хвост Гидры

До выхода книги Майка Брукса «Альфарий: Голова Гидры» наши сведения о становлении примархов Двадцатого легиона были фрагментарны, хотя мы неплохо представляли себе спецификацию их легиона и особенности военной доктрины. Новелла Брукса расставила точки в некоторых вопросах, подтвердила ряд слухов, но главное – книга рассказала нам о том, как все начиналось. Или как могло начаться. Ведь ни одно слово Альфария мы не можем принимать за чистую монету.

Основные источники информации про Альфария и Омегона: Третий том Ереси Хоруса от Forge World«Истребление» Алана Блая, «Легион» Дэна Абнетта, «Потерянное Освобождение» Гэва Торпа, «Притаившийся змей» Роба Сандерса, «Преторианец Дорна» Джона Фрэнча. Некоторые сведения можно почерпнуть из «Седьмого змея» Грэма Макнилла и «Сынов Гидры» Роба Сандерса. Также есть фрагментарные упоминания в «Волчьем короле» Криса Райта, 8-ой редакции Кодекса Космодесантников Хаоса и в Индексе Астартес IV. Теперь к этому списку прибавился роман Брукса.

Имя и судьба

Когда-то творцом судьбы примархов был Аргел Тал, теперь эта сомнительная честь перешла к Эрде. Хотя в контексте истории Альфария не имеет значения, как именно получилось, что гестационные капсулы с примархами исчезли из лаборатории Императорского дворца и оказались рассеяны по галактике. Важнее, не все капсулы покинули Терру.

Капсула с Альфарием упала на плато Жаринам. В реальности Жаринам (или Жари Намко) – это соленое озеро площадью почти 1000 квадратных километров, расположенное в юго-западной части Тибета. Мы знаем, во вселенной Вархаммера к М30 большая часть водоемов на Терре либо исчезла, либо имела критический уровень загрязнения. По всей видимости, Жаринам, повторив судьбу тысяч других озер, превратилось в высокогорное плато.

Императорский дворец находится в Гималаях. Эта горная система расположена между Тибетским нагорьем и Индо-Гангской равниной. То есть капсула Альфария упала вблизи дворца. Тем не менее, Повелитель Человечества нашел ее не сразу. Это любопытный момент, ведь по сюжету «Головы Гидры» Император прибывает к месту падения капсулы в течение считанных минут после того, как Альфарий выбрался из нее. Это подтверждается тем фактом, что Императора – опять же, на считанные минуты – опередили мародеры, которые увидели, как что-то упало с неба.

Но когда Повелитель Человечества в том же эпизоде обращается к Альфарию, он говорит:

Я думал, что всех вас потерял. И вот теперь, спустя столько времени, я нахожу тебя здесь, у порога моего дома.

Оборот «спустя столько времени» указывает на то, что Император уже довольно долго искал сыновей. Но капсула упала на землю буквально только что. Только что Альфарий осознал себя (хотя у него были воспоминания из более раннего этапа своего развития внутри капсулы, но об этом позже).

Выходит, между исчезновением из лаборатории и падением на плато Жаринам капсула с Альфарием находилась в варпе и для материального мира она находилась там длительный период времени. Сколько для Альфария прошло в Море Душ – мы можем только догадываться. Миг или вечность. В любом случае этого оказалось достаточно, чтобы на него повлияли. Но что именно повлияло на примарха – Хаос или Имматериум как таковой? Возможно, Брукс намекает на ответ в этом абзаце:

Моё первое отчетливое ясное воспоминание – это как я сижу в пыли под затянутым тучами ночным небом, обдуваемый пронизывающим ветром. Я не знал, где нахожусь и как здесь очутился, но знал своё имя. В какой-то момент мне его шепнули, в этом я был уверен, и поэтому я повторил его про себя в первый раз.

Возможно, Альфарию его имя шепнул Император, хотя тогда он рассуждал бы об этом чуть раньше, когда вспоминал о своей короткой жизни в капсуле до безумного поступка Эрды. Тогда может это была сама Эрда? Я не вижу фактов, которые однозначно отрицают это предположение. Ничто не мешало Эрде, скажем, попрощаться с сыновьями. Даже если она отчасти находилась под влиянием Богов Хаоса, на что намекает «Боевой ястреб» Криса Райта.

Могли ли Боги Хаоса дать Альфарию имя? Это кажется мне наименее вероятным. Во-первых, потому что нам такие случаи неизвестны, хотя на многих примархов Четверка явно влияла с момента их исчезновения из императорской лаборатории. Во-вторых, Боги Хаоса вряд ли дали бы Альфарию случайное имя, оно должно было что-то значит для них. Но дальнейшие рассуждения примарха раскрывают нам его в другом ключе:

Некоторые люди говорят, что имена обладают силой. Мое – нет. Когда я заговорил, то не ощутил ни чувства правоты, ни уверенности. Мое имя – это инструмент и не более того: идентификатор, исходная база, которую можно использовать, когда удобно и отбрасывать, когда в ней нет необходимости.

С другой стороны, мое имя все же обрело силу, не так ли? Но это сила, предоставленная ему как моими собственными действиями, так и тем, как оно использовалось в качестве инструмента другими. Само по себе, оно лишь последовательность звуков. Как и во всех подобных ситуациях, значение, которое имеют эти звуки, представляет собой лишь то, что мы им придает.

Альфарий говорит, что звучание его имени неважно. С тем же успехом оно могло быть любым другим набором звуков. Важно, как оно использовалось. И еще важно, что это имя примарха. В этом контексте оно становится инструментом давления и манипуляции. Никакого эзотерического подтекста в этом имени нет и, насколько нам известно из дальнейших событий, это действительно так.

Поэтому, повторюсь, едва ли это были Боги Хаоса. Скорее все же Эрда, с куда меньшей вероятностью – Император. Хотя тут есть еще один важный момент. В ту минуту, когда Альфарий рассуждает о своем имени, его отец уже движется к нему. Повелитель Человечества знает, что сейчас найдет своего сына. Сына, который будет первым из найденных. Образ Альфы, первой буквы греческого алфавита, логичен в этой ситуации для разума Императора. И вполне вероятно, что Император был столь взбудоражен этой мыслью, что Альфарий, находившийся он него всего в нескольких десятках километров, мог уловить образ, восприняв его как ментальный шепот.

Кстати, мысль, которую высказывает Альфарий относительно своего имени, четко обрисовывает прагматичную доктрину его легиона. Двадцатый все превращает в инструменты, в том числе имена. Это кардинально иной подход, чем мы встречаем, например, у фенрисийцев. Вот слова рунного жреца Ква:

У каждого оружия имелось имя, истинное имя, как у мужчин и женщин, имя, которое не просто описывало его, но вкладывало вюрд в металл его создания, предсказывая его применение и намекая на его конец.

Ква говорит о Гунгнире, но также он говорит о том, что имена имеют аналогичное значение для людей. Они неразрывно связаны с вюрдом – судьбой и сутью человека – в некоторой степени определяя его. Я затрудняюсь сказать, чей подход верен – Альфы или Волков. Может статься, что они оба верны, все зависит от точки зрения.

Разделенный

Эпизод, в котором Император находит Альфария на Терре – самый важный во всей книге. Потому что на вышеприведенных рассуждениях откровения не заканчиваются. Вот, о чем размышляет примарх перед самой встречей с отцом:

Возможно, я знал, где я и что я, с того момента, как моя форма была создана, но эти воспоминания были украдены у меня силами, которые вырвали меня из того места, где я должен был в безопасности провести свое младенчество.

Выше я обещал остановиться подробнее на воспоминаниях Альфария до падения капсулы. В приведенном абзаце он предполагает, что такие воспоминания у него действительно были, но их у него украли. Не зная ничего о Богах Хаоса, Альфарий уже предполагает их существовании и влияние. И он прав, на него Хаос действительно оказал влияние, причем оно оказалось сильнее, чем в случае с любым другим примархом. Это подтверждается следующими строками:

Моя голова поворачивалась то в одну, то в другую сторону, и в какой-то момент я понял, что меня изучают не только визуально. А гораздо тщательнее. Во мне росло ноющее чувство, что со мной что-то не так, что я каким-то образом пострадал.

– Все… как и должно быть? – спросил я.

Последовала короткая заминка, прежде чем голос ответил. Но когда он заговорил, то звучал уверенно, спокойно и непоколебимо.

– Да. Да, все так.

Мне следовало успокоиться, но я не мог. Теперь, думая об этом, я понимаю, что все было так. Чего-то не хватало, что-то, что я не мог выразить словами. Я не был цельным. В какой-то момент у меня что-то отняли.

Чуть позже Альфарий продолжит развивать эту мысль, когда поймет, что именно отнял у него Хаос (кстати, позже, упоминая об инциденте в лаборатории, Император использует то же самое слово, говоря, что у него отняли сыновей). Похоже, душа Альфария оказалась разделена и помещена в два разных тела. Император это увидел, но не счел критически важным. Он посчитал, что Альфарий и в таком состоянии сможет выполнять свои обязанности. В этом Повелитель Человечества не ошибся.

Причем Альфарий совершенно точно определил, что на него повлияли в тот единственный момент, когда это было возможно:

По-видимому, я находился внутри не просто так, и тот факт, что я был здесь, на открытом месте, с разрушенными обломками рядом со мной, говорил о том, что я ещё не был готов для того, чтобы находиться снаружи. Я мог быть уязвимым.

Это справедливо для всех примархов. Однако повторюсь – Альфарий еще ничего не знает о Хаосе, но уже идентифицирует угрозу и определяет ее как врага наивысшего приоритета. Совершенно безотчетно, и совершенно верно. Казалось бы, это подчеркивает функцию Альфария, задуманную для него отцом. Но тут Брукс ставит перед нами дилемму.

С одной стороны, Двадцатый примарх, увидев мародеров, который пришли к месту падения капсулы, в доли секунды выстраивает схему, как быстрее и эффективнее устранить их. Вот, о чем он думает:

Именно в эти мгновения, на высокогорном плато, я впервые начал понимать цель, ради которой был создан.

Но что именно Альфарий имеет ввиду? Убийство, защита интересов Империума? В чем он видит свое предназначение? Ведь в действительности его задумывали совсем не тем, кем он стал. Об этом прямо говорит Сигиллит:

– Ты скрыт, – продолжал Малкадор. – Ты… ты можешь быть… тайным щитом. Мечом во тьме. Оружием, удара которого не ожидают наши враги, потому что их внимание сосредоточено на нас. Ты сделаешь все, что должен, чтобы сохранить то, что мы построили, даже без приказов, даже если… – он замолчал и вздохнул. – Не таким должен был быть твой путь, но именно так тобой распорядилась судьба. Всеми нами распорядилась, если уж быть точнее.

Выходит, Альфарий не задумывался как «тайный щит» Империума. Но из серии «Ересь Хоруса» от Forge World (а именно, из книг «Резня» и «Пекло») мы знаем, что Двадцатый легион наряду с Шестым и Восемнадцатым входил в так называемый «Трилистник» (подробнее – здесь). У них не было конкретной локации для набора терранской части рекрутов, их набирали не по региональному признаку.

Альфа-легион, как и будущие Космические Волки, по какой-то причине развивался медленнее других легионов. У них была особая методика боевой подготовки и психологической обработки, но чем именно эта методика отличалась от общепринятой, мы не знаем. Все это говорит о том, что на Альфария и его сыновей у Императора были особые планы, но из слов Малкадора следует, что эти планы не были реализованы в исходном виде. Потому что исчезновение примархов из лаборатории Повелителя Человечество смешало ему карты и заставило действовать иначе, адаптируясь к новым обстоятельствам.

Рождение Гидры

Итак, судя по всему, Альфарий изначально не должен был становиться «тайным щитом», но стал им, потому что был обнаружен первым и об этой находке практически никто не знал. В первое время о нем знали только Император и Сигиллит, Вальдор узнал о найденном сыне Повелителя Человечества несколько позже, во время первых Кровавых Игр.

Кровавые Игры – это традиционная военная игра Адептус Кустодес. Во время Кровавых Игр один из Кустодиев действует как вражеский агент, пытаясь любыми средствами скрытно проникнуть в Императорский Дворец. Ему разрешено даже убивать защитников Дворца. Цель Кровавых Игр – выявить слабые места в обороне Гималазийской цитадели.

Первые Кровавые Игры провел Альфарий, когда Константин Вальдор еще не знал о нем. Обращая внимания – Альфарий не придумывал эти игры, он действовал по приказу Малкадора. Константин великолепно среагировал на угрозу, он сумел вычислить Альфария и не позволил ему выстрелить, когда Император вышел из шаттла. Но оказалось, что это Альфарий обыграл Вальдора. Он взял под контроль орудия космопорта и мог в любой момент сбить шаттл еще в воздухе, убив всех на борту, включая Императора и самого Вальдора.

Да, мы знаем, что Императора невозможно убить таким способом (в подтверждение – недавнее интервью Абнетта), но сейчас речь не об этом. Речь о том, что Альфарий во время своей первой «полевой операции» сумел без особых сложностей обойти защиту Императорского Дворца. Он обхитрил Вальдора, а их краткое столкновение с Константином показало, что едва ли в бою Альфарий уступал Генерал-капитану.

Первые Кровавые Игры показали еще кое-что. Во время скрытного продвижения по Императорскому дворцу Альфарию пришлось убить Кустодия. Это не составило труда. Впервые Двадцатый примарх испытал свои силы в реальном бою, впервые он отнял жизнь. Он признается, что убийство взволновало его. Но Альфарий не испытывал угрызений совести по поводу того, что убил одного из элитных стражей дворца. Теоретически это не было необходимостью, это даже было расточительно, учитывая, какие ресурсы нужны для создания подобного воина.

В этом эпизоде мы видим настоящего Альфария, его суть. Он – оружие, для которого важно лишь достичь цели. Все остальное не имеет ни значения, ни ценности. С другой стороны, примарх явно пытается оправдать свои действия. Он говорит, что задача Кустодия – устранить опасность, но воин не справился со своей миссией, поэтому его гибель закономерна.

Альфарий вспоминает терранскую пословицу о том, что нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц. Это тоже справедливо. Невозможно проверить уязвимость цитадели, не действуя в полную силу, не проливая кровь. Примарх приводит еще несколько доводов, и все они справедливы. Но – все это оправдания. Иначе не было бы смысла эти доводы приводить. По сути, это исповедь Альфария, которая одновременно демонстрирует нам мастерство Брукса как писателя.

Обозначить мотивы – это одно, но разъяснить их – совсем другое. Альфарий разъясняет свои мотивы, потому что ему важно, чтобы мы его понимали. Чтобы не осуждали его. Он действительно оправдывается, и это явно говорит нам, что все его хладнокровие – лишь маска. Он тоже человек. Возможно, даже больше, чем любой из его братьев.

А маску для него сваял Малкадор. Именно Сигиллит научил Двадцатого быть скрытным и просчитывать каждый шаг, каждую мысль на несколько шагов вперед. Про мысль – это буквально:

– Ты должен научиться быть хитрее. Твои уловки должны быть глубоко продуманы. С некоторыми противниками даже мысли могут выдать тебя и предать. Ты должен научиться подчинять их себе.

– Ты хочешь, чтобы я научился скрывать от тебя свои мысли? – спросил я.

– Нет, – ответил Малкадор. – Я хочу, чтобы ты научится скрывать свои мысли ото всех.

Разумеется, Сигиллит действовал с санкции Императора. Как я уже сказал, Повелитель Человечества адаптировался. Он мгновенно принял решение, как лучше всего использовать Альфария. В кого его можно превратить. В «тайный щит». Хладнокровный и всегда выполняющий приказы. Бесконечно преданный и бесконечно непостижимый для врагов. Даже если учесть, что врагом может быть любой.

«Я могу исчезать»

Малкадор превратил Альфария в стратегического и тактического гения. Безусловно, у Двадцатого могла быть предрасположенность к схожему виду деятельности, не зря он сам и его легион готовились не по типичным тренировочным шаблонам. На это указывает уникальная способность Альфария, которую примарх описывает следующим образом:

Я могу исчезать.

Не так, как это делает Коракс или, если уж на то пошло, как мог бы Кёрз, если бы захотел. Когда я того желаю, я могу быть необычайно скрытным, и у меня есть доступ к некоторым предметам, которые могут мне в этом помочь.

Но где я преуспеваю, так это во внедрении. Я не могу избежать внимания, но я могу, если захочу, остаться неузнанным. Я могу выдать себя за кого-то другого и развеять вопросы, которые могут возникнуть из-за различных тонкостей, что немалый подвиг, когда ты – такое уникальное существо.

Я открыл в себе эту способность в первые дни пребывания в Императорском дворце. Без них меня бы обнаружили множество раз. Я присутствовал, когда отец впервые встретил нескольких из моих братьев: зачастую, замаскированный под их собственных легионеров.

К сожалению, Альфарий не дает подробных разъяснений, какова природа его уникальной черты. Вероятно, он сам этого не знает. В одном из эпизодов примарх предполагает, что Император либо тоже не знает об этой его особенности, либо не считает необходимым комментировать ее. Само собой, более вероятным выглядит второй вариант. Это объясняет, почему роль «тайного щита» пришлась Альфарию в пору. Потому что его способность идеально подходила для этой роли.

Трудно сказать, насколько псионическая природа этой способности. В «Голове Гидры» нет ни слова о ее источнике. Однако, как мы теперь точно знаем, Имматериум – не единственный канал сверхъестественных сил (я имею ввиду мысль, озвученную мною в стриме про «Сатурнин» Абнетта, и подтвержденную в «Боевом ястреба» Райта).

Я не берусь утверждать, что схожая способность Императора также псионическая по происхождению. Повелитель Человечества мог менять свой облик по собственному желанию, но он никогда не стремился быть неузнанным, его аура всегда была при нем. Его исключительность всегда ощущалась собеседником (пример – встречи с Мортарионом и Вулканом, которые сразу поняли, что с незнакомцем что-то не так).

С Альфарием иначе. Он не просто выглядит, как хочет. Он становится тем, кем хочет. Это достигалось не только его уникальной способностью, а ее сочетанием с навыками внедрения, на которых Альфарий акцентирует внимание. Он может стать, кем угодно, заранее подготовившись. А вот выглядеть, как другой человек, он может и без подготовки. При этом физически он не меняется, но его видят так, как нужно ему. И тут есть нюанс. Альфарий говорит, что если по какой-то причине на него все же обратят внимание, достаточно прозорливый оппонент поймет его истинную природу.

Двадцатый заявляет, что Лев Эль’Джонсон один из таких людей. Тем не менее, во время Рангданских ксеноцидов Первый примарх не понял, что разговаривал с братом. Возможно, он ощутил некую странность (как и при их первой встрече, когда Альфарий тоже был замаскирован), но не сумел уловить причину своей тревоги. Это говорит о том, что Альфарий действительно хорош в своем деле, ибо утаиться от мастера тайн многого стоит.

С другой стороны, Альфарий сам невероятно внимателен и прозорлив. Он довольно легко вскрывает истинные мотивы и желания людей. И снова ситуация со Львом показательна. Двадцатому не пришлось долго играть с братом в словесные шарады, чтобы понять:

Хоруса почитают как дипломата, и не без оснований, потому что он может быть обаятельным и убедительным, когда того захочет. Однако не стоит считать, что Лев лишен тонкости в этом вопросе, ибо он тоже может выстраивать взаимодействие с окружающими с изяществом. Просто Повелитель Первого меньше заботился о том, чтобы его все любили.

На мой взгляд, это довольно емкая характеристика Льва. Но Альфарий еще не закончил:

Лев Эль’Джонсон желал славы и признания, он хотел быть в авангарде. Гордость и долг удерживали его здесь, а вовсе не преданность благу Империума в целом.

Тоже справедливо. В этом контексте Льва можно сравнить с Ханом. Они оба не в полной мере одобряли действия Императора и им обоим, скажем прямо, было плевать на мотивы отца о построении великого светлого будущего для человеческой расы. Но они дали клятвы. Клятвы верности и честь не позволили им отвернуться от Империума. Альфарий легко увидел это в своем брате, и тут же сыграл на его слабости, чтобы добраться до своего близнеца, не привлекая лишнего внимания Темных Ангелов.

Не могу не отметить, что хитрого и сметливого Льва уже в который раз обводят вокруг пальца. Точнее, Альфарий сделал это в первый раз, задав губительную тенденцию. А завершится эта тенденция на Диамате, когда из-за своей спеси и желания стать Воителем Лев ошибется, поверит Пертурабо и отдаст ему орудия, которые будут превращать в пыль лоялистов на Истваане V.

Человек и вера

Проникновение на Бар-Савор, в сердце территорий, оккупированных Рангдой и направляемых Слогтами, раскрыло нам немало других качеств Альфария, которые он передал своему легиону. Первое – прагматизм. То, о чем речь шла в эпизоде с убийством Кустодия во время Кровавых Игр. Но на Бар-Саворе все острее и эмоциональнее. Вот, как Альфарий реагирует, когда один из его воинов погибает, прикрывая своего примарха от вражеской атаки:

Я не чувствовал вины, только благодарность, хотя, вполне возможно, я был обязан Гакулу жизнью. Мой легион прагматичен. Потери приемлемы, если они соответствуют параметрам миссии. Мои генетические сыновья отдадут свои жизни друг за друга, если это принесет пользу. Они отдадут за меня свои жизни. Я бы отдал за них свою жизнь, но, конечно, обстоятельства, при которых жизнь Астартес более ценна, чем жизнь примарха, очень редки. Возможно, настанет день, когда это произойдет, но не здесь и не сейчас.

И снова Брукс использует уже знакомый нам прием. Фразы «мой легион прагматичен» было бы достаточно после указания на то, что Альфарий ощутил не вину, а благодарность. Это справедливо в отношении самой ситуации и погибшего воина. Примарх должен быть благодарен сыну за его действия, и он благодарен. Кроме того, это действительно практический, логичный и целесообразный подход – жизнь примарха и командира значительнее ценнее жизни рядового Астартес.

Однако это опять объяснение мотивов. Альфарий снова пытается оправдать свой подход к войне. Он понимает, что это правильно, но его человеческая часть, по всей видимости, весьма совестлива. Поэтому примарх пытается оправдаться перед самим собой. А заодно демонстрирует свою гуманность.

На Вольде Бета обстоятельства сложились таким образом, что он раскрылся перед двумя женщинами и их дочерью. Да, GW идут в ногу с трендами, и здесь у нас гомосексуальная семейная пара, в которой ребенок получен искусственно из генов обеих женщин. Но это привлекло мое внимание по другой причине. Альфарий сравнивает себя с этой девочкой, говоря:

Это очень походило на то, что сделал отец с моими братьями и со мной. Столкнувшись с биологическими ограничениями, человечество нашло способ их преодолеть и достичь желаемых результатов.

Контекст для лора понятен и аналогия, которую провел Альфарий, удивительна. Но, похоже, Брукс тут сыграл сразу на двух барабанах, всего одной емкой фразой обосновав уместность гомосексуальных пар во вселенной гримдаркового будущего. Вопрос полемичный, но сегодня не о нем.

Альфарий понимал, что недопустимо оставлять женщин в живых, потому что они видели его настоящее лицо. Сначала для читателя все складывается так, будто Альфарий убивает их. И они действительно умирают. Для всех, кроме Альфа-легиона. Они становятся слугами Двадцатого. Согласитесь, при схожих обстоятельствах многие братья Альфария поступили бы куда проще.

На его гуманность указывает еще один эпизод в самом начале столкновения с бунтовщиками на Вольде Бета:

Пока я наблюдал, он вставил цилиндрический осколочный снаряд в казенник и захлопнул его, затем поднял ствол, чтобы прицелится в другое окно. Это был не коридор, где воины ХХ легиона смогли бы защитить людей своими собственными телами. Это была комната, в которой, вероятно, укрывались с десяток семей.

Альфарий здесь рассуждает о том, что Альфа-легионеры будут защищать беженцев от атаки бунтовщиков собственными телами, если придется. Мы могли бы подумать, что это не идет в разрез с их прагматичностью, ведь оружие смертных не может причинить Астартес вред. Это верно, но не в тех обстоятельствах. Легионеры были без доспехов, поэтому обычная осколочная граната ранила Альфария и нанесла значительный урон Гакулу. В том же эпизоде Альфарий делает следующее:

Мой разум продолжал работать, когда я раскинул руки, чтобы максимально прикрыть собой Сев и Ани.

Сев и Ани – те самые женщины, которые узнали, как Альфарий выглядит на самом деле. Они беженцы с Бар-Савора и он прикрыл их своим незащищенным телом от гранаты, спасая от бунтовщиков. Это уже совершенно не вписывается в его холодную прагматичную доктрину. Как и последующие действия Альфа-легиона. Примарх отдает приказ:

Подавить бунт. Раскрыть себя как Астартес. Если не сработает – вычислить и устранить зачинщиков. Подавление через страх.

Подавление через страх… Забавно, но минутой позже, подобрав в качестве оружия осколок стекла, Альфарий сравнит себя с Кёрзом. Но вряд ли потому, что методы Восьмого и Двадцатого близки. Скорее потому, что методы Восьмого эффективны, а Двадцатый ставит эффективность превыше всего. Хотя и не превыше человеческих жизней. Но жизнь жизни рознь. Альфарий поясняет своим воинам, почему они вправе стрелять по бунтовщикам:

Любой, кто лишает жизни другого гражданина Империума, не следуя законам, больше не верен Императору, независимо от того, во что он верит.

Эта фраза концептуально важна для понимания личности Альфария по двум причинам. Во-первых, тут Двадцатый примарх действительно близок к Восьмому в своем понимании справедливости и возмездия. До безумия Ночной Призрак говорил схожие слова. Во-вторых, Альфарий четко разграничивает «верность» и «веру». Очевидно, речь идет не о религиозной вере, а о морали, этике и мотивах. Но все это не важно, если в человеке нет верности Императору. В этом случае человек автоматически становится врагом.

То есть Альфарий, оказывается, не только совестлив и гуманен, он еще и фанатичен. И вновь подчеркиваю писательское мастерство Майка Брукса – он сумел максимально гармонично увязать в одном персонаже все эти качества, хотя зачастую они отрицают друг друга. Но в Альфарии они друг друга дополняют и усиливают. Примарх целостен духом, но не душой. Пока.

Сам он безусловно верен Императору. Он восхищается отцом. Но делает он это по вполне конкретным причинам. На мой взгляд, Альфарий понимает Императора хоть и не в полной мере, но раскрывает для себя его мотивы значительно лучше, чем любой другой примарх. Вот пример:

Никому в истории не удавалось объединить Терру. Мой отец, Император, сделал это с помощью Громовых Воинов, генетически улучшенных солдат, которые были способны подавить любое сопротивление, что открывало множество дипломатических путей. Угрозы силы может быть достаточно, чтобы избежать конфликта, но лишь до тех пор, пока сама угроза воспринимается всерьёз. Разрушение одного города-государства может побудить подчиниться ряд других.

И снова похоже на методы Восьмого. И снова справедливо. Хотя именно так действовал сам Император на протяжении Великого крестового похода. Но тут есть нечто большее. Несоизмеримо большее. И Альфарий видит это:

Люди склонны принимать большинство вещей, которые говорит мой отец. Дело не в том, что Его слово – закон, хотя это и бесспорно. Вернее будет сказать, что Его слова – истина. Вы конечно понимаете, что то, что Он сказал, должно быть правдой. И если, по каким-то меркам, это вдруг не будет являться истиной, то вы можете быть уверены, что будут предприняты все шаги, чтобы сказанное стало правдой. Таким образом, мой отец построит мир в соответствии со своими желаниями.

На моей памяти никто и никогда не трактовал действия Императора в таком ключе. Если его слова – не истина сейчас, они станут истиной потом, Император все сделает для этого. И таким образом своей волей он меняет мир. Строит будущее, которое для него и для бессчетных миллиардов – истина.

Это во многом экзистенциально и философично, но с другой стороны – просто до гениальности. Я понимаю Альфария. Таким человеком как Император невозможно не восхищаться. Нельзя быть не преданным такому человеку в здравом уме. Особенно если ты создан из его генетического материала.

Хотя с родством тоже большой вопрос, на котором наше внимание заостряет сам Альфарий. Например, вот, как он рассуждает о Константине:

Я и по сей день гадаю, что все это значит. Случайно ли вписано на подкорках послушание Вальдора? Возможно, это нечто такое, что мой отец не смог воспроизвести в нас (процесс, несомненно, должен был в корне отличаться, так как он никогда не называл Вальдора сыном).

Мы знаем, что процесс создания Кустодиев действительно сильно отличается от процесса создания Астартес. В Десять тысяч отбирают гораздо тщательнее и модификации начинаются раньше, для этого берут почти младенцев. В каждом из Кустодиев живет частица души Императора и его гены (это подтверждается в 7-ом Кодексе Адептус Кустодес). Как и в примархах. Вот только Кустодиев он и правда не называет сыновьями.

Учитывая сюжет «Рождения Империума» Райта, похоже, Альфарий прав. Для Вальдора времен ВКП и Ереси преданность – вопрос генетики. Тогда как для Альфария преданность отцу – личный выбор, обусловленный не семейной привязанностью, а тем, что Двадцатый примарх принимает истину Императора и его видение мира как свои собственные. Он согласен с ними.

Вообще, после прочтения «Головы Гидры» у меня сложилось впечатление, что Альфарий – единственный примарх, который все понял. Вообще все. Возможно, субъективно, но для себя он давным-давно расставил все точки и не сомневается в собственных действиях. Вот, например, его рассуждение о сущности примархов:

Как мне и моим братья сохранять смирение, сталкиваясь с такой реакцией? Как можно жить, зная, что один твой вид может неизгладимо запечатлеться в сознании смертного, даже того, кто позже вознесется до трансчеловека? Что один взгляд на нас заставляет людей спонтанно преклонять колени? Это что-то врожденное в нас: что-то, что мой отец заложил в нас, намеренно или нет. Не знаю, хотел ли Он, чтобы наша природа пробуждала что-то первобытное в людях и внушала благоговейный трепет или это был непреднамеренный побочный эффект. Мы, возможно, так же далеки от наших собственных генетических сыновей, как они от неаугментированных смертных. Стоит ли удивляться, что смертные могут чувствовать это на каком-то подсознательном уровне, независимо от того, хотел ли этого мой отец?

Тут ничего нового, любой фанат вселенной много раз рассуждал подобным образом. Но вывод, который делает Альфарий, вряд ли сделал кто-то из нас. И вряд ли его сделал кто-то из братьев Альфария. Вот этот вывод:

Мы не боги. Мы творения науки. И в этом заключается наша проблема, ибо мы и не люди, и не боги. Мы неполные версии того и другого.

Это квинтэссенция моего собственного представления о том, чем являются примархи и откуда проистекают их проблемы. Из неполноценности. Они дети двух миров, но не принадлежат ни одному из них. Мир людей и мир богов. Забавно, ведь именно об этом я говорил в первом подкасте о Лоргаре и Ингефель. О нефилимах. Наполовину смертных, наполовину ангелах. И у нефилимов тоже были большие проблемы. С отцами, с людьми, друг с другом…

Цель оправдывает

Малкадор никогда не скрывал, к чему готовил Альфария. Примарх недвусмысленно определяет свою миссию в первой части новеллы:

Моей целью было сохранять то, что построили Император и Малкадор.

При этом Повелитель Человечества в становлении сына почти не участвовал. Выше я уже сказал, что Альфария обучал лично Сигиллит. Но Император явно встречался с Двадцатым. Один из таких эпизодов описан подробно, когда отец привел Альфария в лабораторию под Императорским дворцом и показал ему первых Астартес.

Альфарий сразу понял, что это создание не является так называемым Громовым Воином, о которых он читал. Вот фрагмент дальнейшего диалога

– У них наш генетический материал? – спросил я, снова посмотрев на пещеру.

– Так и есть, – ответил отец. – Будет двадцать легионов, по одному каждому из вас. Твой будет двадцатым. Они будут моими лучшими воинами, – он сделал паузу и глубоко вздохнул. – И не познают они страха.

Мы уже убедились, что Майк Брукс тщательно подбирает слова. Здесь нет интерпретации переводчика, построение фраз передано в исходном порядке. Поэтому возникает экивок – о ком говорит Император, кто будет «моими лучшими воинами»? Имеет ли он ввиду всех легионеров или только сынов Альфария?

Если бы фразу «Твой будет двадцатым» Брукс поставил после утверждения о лучших воинах, общий посыл Императора не изменился бы, но не было бы экивока. Поэтому я считаю, что двусмысленность допущена автором намеренно. Возможно, Альфа-легион действительно с самого начала готовили к особой миссии, и они должны были стать лучшими из лучших. Возможно, это справедливо для Шестого и Восемнадцатого, которые тоже входили в «трилистник».

Но вернемся к тому, как цель своего существования понимает сам Альфарий. Он дублирует вышеизложенную мысль во второй части новеллы. Здесь формулировка меняется, и тезис обрастает дополнительными смыслами:

Затем я думаю о цели, которую передо мной поставили: защищать Империум даже если на то нет приказов.

Именно этому его учил Малкадор. Умению действовать без приказов. И действовать правильно. Понимать происходящее на уровне не только анализа, но и интуиции. Не просто знать, а чувствовать, что лучше для Империума. Едва ли кто-то еще из примархов способен на это. Но способен ли на это Альфарий?

Вполне вероятно, ведь у него есть уже упомянутый прагматизм вкупе с исключительной адаптивностью. Например, когда Альфа-легион присоединяется к флоту Льва, Альфарий отдает следующее распоряжение:

– Я хочу, чтобы легион был готов выполнить приказы моего брата, которым мы должны подчиниться, если только они безусловно не приведут к неприемлемым потерям, – продолжил я. – Подстройте наш боевой стиль так, чтобы он наилучшим образом дополнял стиль Темных Ангелов, насколько это возможно.

Только представьте: для Двадцатого не составляет проблемы модифицировать свою военную доктрину и тактику, чтобы оптимально дополнить сильные стороны и нивелировать слабости союзника. Опять же – есть ли еще один легион, способный на это?

Но идеализировать Альфария будет неправильно. Ведь он откровенный законченный лжец, как и каждый в его легионе. Примарх сам это понимает, признает, и не видит в этом проблемы:

Оказалось, что я могу быть весьма убедительным, когда захочу. Ложь слетает с моего языка так же легко, как и дыхание.

Учитывая миссию Альфария, это преимущество. Умение виртуозно подтасовывать факты, скрывать и хитрить само по себе ценно, но у него есть обратная сторона. Думаю, для многих она не очевидна, поэтому примарх раскрывает ее нам:

Я талантливый лжец и легко могу определить, когда лгут другие. Ани всей душой верила, что ее история правдива.

Как говорится, рыбак рыбака. Однако Альфарий научился определять не только ложь, но и истину. Думаю, это гораздо труднее и ценнее. А еще труднее и ценнее оставаться при этом человеком. Я уже упомянул о гуманизме Двадцатого примарха, но сейчас хочу наглядно показать, на что способна эта черта, которую многие назовут спорной, учитывая «специфику» Альфа-легиона. Вот рассуждения Альфария перед телепортацией на Бар-Савор:

Я открыл было рот, чтобы приказать Эвередду отступить, но что-то удержало меня. Мысль о том, что кто-то на поверхности планеты, укрывающийся рядом с активированным аварийным маяком и каким-то образом наблюдающий за небом, видит, как имперский корабль под огнем перемещается к планете, проносясь в верхних слоях атмосферы… А затем поворачивается и сбегает в холод пустоты, не принося никакого спасения… Я представил то отчаяние, которое могло бы вызвать подобное зрелище. Я не мог так поступить.

Вот это действительно по-человечески. Я бы сказал, по-вулкански. Похоже, несмотря на собственное заявление Альфария о том, что он далек от людей, в действительности примарх их отлично понимает. Он не мог быть уверен, что сигнал послал его брат-близнец. Это могли быть выжившие смертные.

Конечно, перспектива воссоединить свою разорванную пополам душу тоже сыграла свою роль. То есть вполне возможно, что Альфарий тут был не вполне объективен. Он сильно рисковал, телепортируясь на планету. С другой стороны, это было определено параметрами его миссии. Он хотел найти брата или выживших, но отступление в тот момент снизило бы вероятность позже отыскать на планете хоть кого-то. Потому что Бар-Савор контролировался Рангдой, которая методично зачищала руины ульев.

Этот спорный момент разрешается позже, уже на поверхности. Один из терминаторов, Лакеран, получает ранение, которое не позволяет ему двигаться с крейсерской скоростью. Перед Альфарием встает дилемма – оставить Лакерана и двигаться быстрее, либо взять терминатора с собой, но замедлить продвижение через город. Вот, что решает Альфарий:

Мы двинемся сейчас с наибольшей скоростью Лакерана. Однако может наступить момент, когда нам придется разделить силы, чтобы достичь выполнения поставленной цели.

С одной стороны, Альфарий отказывается бросить своего генетического сына. С другой – он довольно дипломатично ставит всех в известность, что так может произойти. Воины отлично это понимают, и на основании этого эпизода Альфарий четко отграничивает своих сыновей от других легионов по одному из ключевых признаков:

Мой легион не стремился к личной славе, как некоторые. Но они знали, что в какой-то момент любому из них, возможно, придется отдать свои жизни за всех нас. За Императора.

При этом чуть раньше, сравнивая свой легион с Темными Ангелами, Альфарий уже высказывал эту мысль, но в ином ключе:

В отличие от некоторых других легионов, мои воины могли проглотить свою гордость во имя более великой цели.

Эта мысль, которую Брукс проводит лейтмотивом через всю новеллу, удачно вписалась в бэк. Темные Ангелы идеально подошли для «оттенения» самоотверженности и жертвенности Альфа-легиона. В этом ракурсе Альфы смотрятся выгоднее Ангелов. Этот же ракурс подчеркивает дуализм легионеров Альфы: их оружие – ложь, скрытность, тайны, но их цель – светлое будущее для человечества. Гордость, честь, отвага – все это незначительно. Значимы только люди. Согласитесь, для большинства легионов это не так. Но Альфы – не большинство.

Одна душа

Я был взволнован перспективой найти еще одного брата. Нет, не просто брата. Близнеца. Вторая часть моей души, которую я каким-то образом ощущал, была где-то там, в галактике.

Рискованная миссия Альфария увенчалась успехом, он отыскал своего близнеца на Бар-Саворе. Этой встрече предшествовал любопытный эпизод, когда Слогт едва не убил примарха. Сложно представить, насколько сильны представители этого таинственного вида, раз встреча с ними едва не стоила Альфарию жизни.

Омегону выстрел из энергетического оружия Слогта, чуть не убивший его близнеца, не нанес никакого вреда. Но об этому чуть позже. Вот мысли Альфария в момент встречи с братом:

Я никогда не испытывал такой радости. Ни победы, ни празднования, ни похвала со стороны моего отца никогда не взывали во мне такого же прилива эйфории, какой я испытал в тот момент. Наконец, после десятилетия поисков, стремления к чему-то, что я понимал лишь отчасти, моя цель была передо мной.

Когда Омегон снял шлем, Альфарий понял, что смотрится в зеркало. Его близнец сказал, что чувствовал то же самое. Он с самого начала знал, что искусственно создан и у него есть «вторая часть». Дальше Омегон говорит, что его первые осознанные воспоминания связаны с моментом, когда он выбрался из гестационной капсулы на неизвестной планете. Получается, капсул было две. Дальше следует короткое рассуждение близнецов:

– Что, если, когда мы вошли в варп, там был только один из нас, но, когда мы вышли… – он указал на нас.

– Ты предполагаешь, что нас каким-то образом дублировали?

– Дублировали, разделили, – Омегон пожал плечами. – Я ни в чем не уверен, это только догадки. Но я знаю, что ты часть меня. И, как ты говоришь, мы одна душа в двух телах.

Омегон добавляет к рассуждениям Альфария любопытную мысль. Их психическую суть разделили, но физическую оболочку дублировали, причем вместе с капсулой. Если это часть какого-то изощренного плана, то мне сложно осознать его цель. Потому что пребывание Омегона в отрыве от брата, как ни странно, пошло легиону на пользу. Это сделало Двадцатый сильнее, дав ему уникальный козырь – двух примархов вместо одного.

Но, как говорит Омегон, это лишь догадки. Поэтому мы не можем отрицать, что идея с дублированием могла принадлежать самому Императору. Например, мы не знаем, почему Омегон взял себе такое имя, вполне вероятно, он тоже услышал его, как и Альфарий. В контексте этой мысли уже гораздо вероятнее, что обоим их имена шепнул Император. Ведь это весьма в духе Повелителя Человечества – дать близнецам символичные имена, отражающие порядок их открытия. Альфария нашли первым, а Омегона – последним. Кто еще кроме Императора мог предвидеть такой исход?

Но это снова только догадки. Брукс не дает нам фактов, на основании которых можно было бы выстраивать однозначные предположения. Думаю, может статься, что бэк Альфария и Омегона до сих пор полностью не прописан, и перед Бруксом стояла задача лишь частично приподнять завесу тайны, ничего, в сущности, не раскрывая. С этой задачей он справился великолепно.

Хотя я бы сказал, что есть еще одно косвенное указание на насильственное разделение примархов в варпе. Альфарий и Омегон пришли к этой мысли независимо, находясь в разных частях галактики. Омегон при этом указывает на то, что у них неестественно развито дедуктивное мышление. Соответственно, их совместный вывод говорит в пользу такой вероятности лучше любой теории, которую можем выстроить мы с вами.

В отражении

Большая часть новеллы Брукса посвящена Альфарию. Относительно Омегона в книге лишь подтверждаются сведения о том, что после «разделения» он оказался в неизвестном секторе вдали от человеческих колоний. Как Омегон рассказал своему брату на Бар-Саворе, он попал в странный мир, который раньше населяли ксеносы, но их цивилизация по какой-то причине погибла.

Неизвестно, как Омегону удавалось выживать в одиночестве на мертвом мире. В какой-то момент на планету высадились корсары, Омегон без труда захватил их корабль, способный к коротким варп-прыжкам. Он путешествовал от системы к системе, собирая сведения об Империуме человечества. Омегон быстро понял, что является существом созданным, а не рожденным. Едва услышав об Императоре, он осознал, что тот, без сомнения, его отец. Если не генетически, то как создатель.

Тут стоит отметить, что для Омегона, пребывавшего в полном неведении относительно планов Императора и не знавшего о своем близнеце, все выглядело куда запутаннее, чем для Альфария. Омегон всегда чувствовал Альфария, но думал, что чувствует Император, своего творца. Лишь когда братья воссоединились, Омегон понял, что ошибался. Ему не отца не хватало, а брата. Второй части своей души.

Бар-Савор стал первым шагом в плане Омегона по внедрению в Империум с целью его изучения. Я вполне понимаю примарха, который не спешил заявлять о себе и раскрывать свою сущность людям. Ведь он не знал, почему оказался вдали от дома. Это незнание заставляло его действовать осторожно.

Но затем на Бар-Савор напала Рангда, ведомая Слогтами и Омегон потерял возможность вернуться на свой корабль на орбите. Прибывший Альфарий дал ему такой шанс. К слову, эпизод, где близнецы сражаются спина к спине на Бар-Саворе, прописал Бруксом великолепно – ярко, пафосно, по-голливудски. И это, пожалуй, первый раз, когда эпитет «по-голливудски» я использую в положительном контексте. Потому что описание действительно динамичное и вдохновляющее, картинка сама рисуется перед глазами. Вот небольшой фрагмент той битвы:

Его клинки с легкостью рассекали плоть и металл, а доспехи отражали удары, но рано или поздно его бы сбили с ног и задавили количеством, не будь меня рядом.

Но я бы там, и я сражался рядом с ним.

Мы двигались как один – спина к спине, две головы, восемь конечностей и два копья – и мы сеяли смерть, куда бы ни повернулись. Омегон двигался, чтобы перехватить удар, направленный в меня, или атаковал Сариссанатой назад, чтобы пронзить того, кто собирался напасть с той стороны, где моя броня была повреждена. Я отрубал ноги тому, кто пытался обойти его с фланга, или пронзал копьем врага, намеревавшегося перепрыгнуть через меня и атаковать его сзади.

Когда он поворачивался, я следовал за ним. Когда я замахивался, он приседал. Другие два воина, сражаясь так близко, неизбежно мешали бы друг другу, возможно, уже ранили бы один другого. Но мы бились как одна душа в двух телах. Каждый из нас наконец обрел целостность, и враги не могли к нам приблизиться. Они умирали десятками, пока, в конце концов, убивать стало больше некого.

Мы оба тяжело дышали. Я слышал выдохи Омегона. Синхронные с моими выдохами.

Как я уже сказал, Альфарий и Омегон отвергают версию о том, что их изначально было двое и приходят к закономерному выводу – Император не знает о существовании второго примарха. Альфарий решает, что близнеца необходимо скрывать ото всех, ведь это позволит ему эффективнее исполнять свою миссию – защищать Империум от Императора. Похоже, он отлично усвоил уроки Малкадора, решив, что даже Повелителю Человечества не стоит знать о существовании Омегона.

Тот факт, что у Альфа-легиона было два флагмана класса «Глориана» («Альфа» и «Бета»), вряд ли мог кого-то удивить. Ведь у Темных Ангелов было три таких корабля. Тем более, что «Альфа» и «Бета» были клонами, и, видя любой из этих кораблей, нельзя было точно сказать, о каком судне идет речь. По всей видимости, они были идентичны даже с точки зрения идентификационных кодов и прочих технических нюансов.

Омегон был козырем, поэтому решение братьев сохранить его личность втайне от всех мне кажется логичным. Тем более, что в финале новеллы прямо говорится – у Омегона тот же дар, что у Альфария. Он может «исчезать», заставлять других видеть вместо себя кого-то другого.

С оглядкой на этот факт нужно понимать, что объективно в любой момент Ереси Хоруса любой легионер и любой примарх могли быть на самом деле Альфарием или Омегоном. Более того – два разных легионера и два разных примарха одновременно могли быть не собой, а близнецами. Хотя, думаю, все еще сложнее.

Каждый, кто прочел большую часть книг по Ереси Хоруса (включая тома от Forge World), задавался вопросом, почему Альфа-легион, выступая на стороне Хоруса, действовал так, как действовал? Мы знаем, что Альфарий и Омегон неоднократно нарушали приказы Луперкаля. Например, ему не был доставлен недифференцированный генетический материал примархов, украденный у Коракса на Освобождении (точнее был доставлен, но фрагментарный и бесполезный).

Блокирование флота Белых Шрамов в Чондаксе тоже вызывает много вопросов. Ведь самоубийственная атака Шида Ранко на Тенебру 9-50, подготовленная Омегоном, привела к тому, что Шрамы получили сообщение от Дорна, чего не должно было произойти.

За всю Ересь можно вспомнить с десяток случаев, когда последовательный и скрупулезный Альфа-легион действовал совсем не так, как должен был действовать. Наглядные примеры – Осада Эпсилона Странивара IX (в рамках Манахейской кампании) и штурм Кузниц Мезоа. В этих кампаниях действия Альфа-легиона нельзя назвать стратегически грамотными, особенно на Мезоа, где командовал Скорр. У меня сложилось впечатление, что Скорр старался намеренно подтолкнуть Дрейгура к переходу на сторону лоялистов (что в итоге и произошло).

Кроме того, когда Альфарий обманул Кадма Тиро и мог убить Никону Шарроукина, он не стал этого делать, сказав, что исполняет просьбу Алого Короля. Это похоже на правду, потому что «Фотеп», флагман Магнуса, спас команду «Сизифея» от Сынов Хоруса на орбите Луны.

Наконец, гибель Альфария, описанная в «Преторианце Дорна» Джона Фрэнча. Можно много спорить и теоретизировать на этот счет, вот только Альфарий там действительно погиб. Потому что Фрэнч четко описывает состояние Омегона в момент смерти брата. Омегон тогда находился на «Бете» и почувствовал, что теперь остался один. Уже навсегда. Но самое странное в этой истории – сама дуэль Дорна и Альфария (который, кстати, бился Сариссанатой, оружием Омегона).

Дело в том, что у Альфария не было реальной необходимости сражаться с Рогалом. К моменту подхода «Фаланги» к Плутону Альфа-легиону можно было смело отступать из системы, потому что они сделали все, что хотели, – посеяли хаос, нарушили работу линий связи и собрали полные данные по обороне и инфраструктуре внутрисистемной защиты. Собственно, флот Двадцатого и так отступил, но примарху незачем было умирать там. Зная Альфария, я уверен, что его смерть была рассчитанным шагом. Вот только какую цель она преследовала?..

«Никаких богов»

Книга Брукса великолепна, но на самом деле она поставила перед нами еще больше вопросов. Я не могу отрицать историю с Кабалом, как это делают многие. Мол, это глупый мотив – поверить ксеносам, тем более, что они, по словам Эльдрада, ошибались. Я думаю, что мотив был достойный. Вот только цель Альфария, который согласился на предложение Кабала, заключалась не в том, чтобы дать Хорусу победить.

Альфарий, как всегда, играл в свою игру. Возможно, это было правильно – не позволить Кораксу воспользоваться недифференцированным генотипом, чтобы создать сотни тысяч Астартес за считанные месяцы. Возможно, это могло иметь катастрофические последствия и Альфарий с Омегоном, предсказав их, лишь устранили угрозу (в которую я вполне могу поверить с учетом сольника Ворона). Аналогичным образом они могли действовать и в других ситуациях, реальный подтекст которых нам неизвестен (те же кузницы Мезоа).

Эту гипотезу нельзя подтвердить, но участие Альфа-легиона в Ереси Хоруса похоже на глобальные Кровавые Игры. Хотя это не объясняет, почему Альфарий и Омегон то помогали Хорусу, то откровенно мешали его планам (как с Чондаксом). Вряд ли между близнецами не было согласия, ведь в финале они вместе пришли в Солнечную систему, чтобы опробовать оборону Дорна и подготовить ее к атаке Хоруса.

Косвенно эту гипотезу можно подтвердить вступлением к «Сынам Гидры» Сандерса, где приводятся строки, якобы приписываемые близнецам:

Наши братья погрузились в бездну застоя и проклятия, но мы сохранили свою суть и помним свое предназначение… Чужаки никогда не поймут наших мотивов. Для князей первозданных сил мы – ненадежные союзники. Да и лживым ксеносам нас не провести. Для Империума же, больного бесчисленными недугами, мы станем одновременно отравой и противоядием.

Возможно, Кровавые Игры продолжаются до сих пор… Но в заключении я хотел сказать о другом. Почему примархи Двадцатого легиона получили именно эти имена – Альфа и Омега? Это первая и последняя буква греческого алфавита, но только ли дело в том, что Альфарий был найден первым, а Омегон – последним?

Думаю, Брукс намекает на иной подтекст. Всем хорошо известна фраза из Откровения «Я есть Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний». Эту фразу произносит Бог. Бог, который традиционно триедин, но этими словами явно указывает на свое двуединство. Параллель с Альфарием и Омегоном уже очевидна, ведь они тоже дуалистичны, одна душа в двух телах.

Выше я упомянул о других религиозных отсылках в новелле Брукса. Особенно показателен эпизод, где Альфарий понимает мотивацию людей, воспринимающих примархов и даже рядовых Астартес как богов. По сути, они действительно боги для смертных, потому что несоизмеримо могущественнее их. И вместе с тем, в финале книги Альфарий говорит Омегону такую фразу:

Никаких богов. Я им не доверяю. Даже если это буду я.

Эта фраза в очередной раз подтверждает прозорливость Альфария относительно Хаоса. Ведь он еще ничего не знает о тех, кого зовут Богами, но уже осознает, что доверять таким существам нельзя. Тут оговорюсь, что Императора он богом не считает, а Лоргара считает дураком за то, что тот выставляет отца в таком свете.

Насчет библейской Альфы и Омеги поясню позицию современных богословов: изначально так называл себя именно Бог. То, что в поздних текстах так себя называет Иисус, не признается каноном. Но меня заинтересовали слова из Откровения 21:6 и 7: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой. Побеждающий наследует все».

С Альфария Великий крестовых поход фактически начался, а на Омегоне он закончился. Тут я имею ввиду эпизод, когда второй близнец отдал Хорусу планы обороны Дорна и ушел, отказавшись участвовать в Осаде. Строго говоря, дальше его участие не требовалось, последующие события были «делом техники».

Фраза из Откровения «Жаждущему дам даром от источника воды живой» навела меня на мысль о жертвенности и гуманизме Альфария и Омегона. А еще на мысль о том, что, возможно, их путь не закончен. Ведь «Побеждающий наследует все», но победителя до сих пор нет. И мы не имеем ни малейшего представления, что сейчас делает Омегон. И что сейчас делает Альфарий, если он все-таки выжил. Ведь из Солнечной системы на самом деле мог уйти первый близнец. Тогда как второй погиб от клинка Преторианца.

В любом случае, мы не можем быть уверены ни в чем, что касается Альфа-легиона. Об этом Майк Брукс говорит нам в первых строчках своей книги:

Я Альфарий. Это ложь.

А заканчивается новелла словами:

Я Альфарий. Это была ложь.

Снова виртуозный экивок. Ведь фраза «это ложь» совсем не обязательно относится к стартовому сюжету, где Омегон под личиной Альфария приходит к Хорусу. Вполне возможно, что ложью примарх называет всю эту историю, описанную в новелле.

В заключении

Омегон подобрал на неизвестном мире, где оказалась его капсула, свое уникальное оружие – Сариссанату или Бледное Копье, о котором мы ничего не знаем. Там же он нашел переливающийся чешуйчатый доспех с изображениями змей на шлеме. Как я уже сказал, на этом доспехе не оставила следа атака Слогта, едва не оборвавшая жизнь Альфария. Позже Альфа-легион изменит свой стандартный силовой доспех, стилизовав его под броню Омегона.

Фраза «Гидра Доминатус» тоже появится после прихода Омегона. Как и почти вся символика легиона, включая трехглавую гидру и эмблему с буквами Альфа и Омега. Изначально была только Альфа с цепью. То есть визуал Двадцатого легиона времен заключительной стадии Великого крестового похода и Ереси Хоруса – это в полном смысле наследие Омегона. Но так кажется лишь на первый взгляд.

Брукс оставляет нам единственную деталь, небольшой потенциальный намек. Перед операцией на Вольде Бета Альфарий невзначай обращает внимание на то, что у Армиллия Дината с правой стороны лица есть татуировка трехглавой гидры. Подчеркиваю – это до встречи с Омегоном. И это татуировка у воина Альфа-легиона, где внешняя идентичность легионеров воспринимается как тактическая необходимость. Тогда с чего вдруг Брукс говорит об этом? Или вы до сих пор верите в случайности?..